Татуиро-2. Глава 17. Норд-ост

  Тихий день плавно утек ручейками в щели ночных теней. Прошел быстро, почти незаметно, забирая свои секунды, минуты: несколько светлых часов, меньше сумрачных часов и оставил рядом с наступающей ночью совсем черные остатки, когда в голове еще день, а вокруг его уже нет.
Витька тоже был тих, радовался, что светлого времени не хватило на суету, просто бродил по саду, ловил размытые туманом голые ветви, старую кору на влажных стволах, серую фигуру Ларисы с лопатой и садовыми ножницами. Молчали вдвоем, он не говорил вежливого, потому что видел - женщине этого не нужно. Отдыхал, без напряжения, слушая, как шепотно журчит мимо виска светлое туманное время.
Так же молча ужинали, Лариса ела наугад, уткнувшись в затрепанную книгу, шарила рукой по столу и рассмеялась, благодарно кивнув, когда Витька придвинул тарелку с хлебом. Иногда читала что-то вслух, для него, но, скорее, для удовольствия услышать свой голос, питающий звуком написанные в книге слова. Фразы повисали под желтой лампочкой, покачивались, как дымок сигареты с экзотическим ароматом, которым хотелось дышать. И не хотелось сюжета, событий, только выхваченных фраз, что хороши сами по себе, букетом цветов из мест, где никогда не был.
Кошка Марфа сидела рядом с линялой подушкой, свернув под серой грудкой лапы и мурлыкала заведенным мотором, без остановок, смотрела в черное стекло. На голос хозяйки дергала ухом.
После Витька медленно бродил в спальне, совершая вокруг камеры привычные действия - достать батарейки, поставить заряжаться (для этого на корточках сидел у стены, откинув подол вязаной салфетки с зеркала, рукой нащупывал розетку, где подсказала хозяйка), протереть объектив, вытряхнуть из чехла приблудившиеся крошки и песчинки. Сменил карту и спрятал под матрас ту, на которой рыбы и Наташа в огромной волне. Хотел спросить у хозяйки о рыбах, но решил - потом, пусть день закончится так, как хочется ему, а не людям, что его прожили.
И, накинув куртку, вышел на крыльцо покурить. Черный вечер в черноте был тающе нежен и хотелось обнять его, как женщину. Если бы не тихая кисея, в которую упал, пошел бы, наверное, к морю, походить по шлепкам маленьких волночек, удивляясь, что - зима. Но казалось - громкий чрезмерно для прогулки, даже кашлянуть старался вполголоса.
Лариса тоже курила, опираясь на деревянные перила, и виден был красный огонек сигареты, иногда, если в телевизоре менялся кадр и свет из окна поярче, - край щеки и небольшой нос. Видно, была красива. Глаза, днем разглядел, лисьи - суженные и чуть приподнятые к внешним краям. Хорошая линия широких скул. Обветренные губы, неяркие, шея с четкими поперечинами, но такие бывают и у юных совсем девочек. А вот на лбу - морщины и между бровей черточка. Но возраст был, скорее, в глазах и в небрежности полуседых волос. И, одновременно, именно эта наспех собранная коса и глаза, притягивали, не отпускали. И морщины потому, казалось, имеют право быть.
Дотягивая окурок, вспомнил, как хотел снять на фоне кухонного окна ее. Снял, но думал разве, что не с вязанием или миской гороха на коленях, а с книгой. И снова удивился тому, как рядом с ней спокойно.
Пыхнул и зашипел брошенный в старое ведро окурок.
- Завтра пойдемте в степь? Пойдете со мной?
- Пойдем, - согласилась Лариса, - если погода будет.
- Вон вечер какой, - сказал и подумал о Наташином "если такой вечерок, так назавтра обязательно гадость"
- Вечер не утро, - засмеялась Лариса и добавила, - если компьтер нужен, так у меня есть. Интернета нет, это к Якову Иванычу на поклон, но диск записать или посмотреть фото можно.

Дальше

Сонное. О женщинах, находках и потерях

 Она выходит их автобуса на автовокзале и я вижу широкую спину, обтянутую черной синтетикой, аккуратно и с некоторым кокетством уложенные черные волосы, говорящие мелкими кудельками по вискам "и не подумайте, что я девчонка какая, я женщина взрослая и солидная"...
Светлое лицо, поширевшее и без морщин, равно как и без других характерных признаков, чертами напоминает сразу нескольких моих подружек из юности, где-то там, за умащиваемой кремами (с ударением на "а") гладкой кожей спрятаны они, живые, как за матовым стеклом. и потому я иду за ней, окликаю.
На автовокзал падает свет фонарей, тусклый из-за ранних еще сумерек, мимо рычат редкие автобусы и тогда мы с ней замолкаем, рассматривая друг друга.
...Инна? Валюха? Светка?...

Она как-то нехотя рассказывает о муже, о детях. Уйти не порывается, скорее становится крепче, готовясь говорить долго. И я замечаю, что ребенок лет шести держится за ее руку, молча, ждет. Я все оглядываюсь на автобус, выходя, я бросила на сиденье красную косметичку на длинной ремешке, маленькую, да еще в этно-стиле, каких не ношу в жизни. Автобус послушно стоит, шофера в нем нет.
Но все равно начинаю прощаться. И Инна-Валюха-Светка спохватывается:
- Помнишь, ты пьесу отдавала, в наше ведомство? Думала, опубликуют.
- Да? Неужто опубликовали?
- Нет. Но начало переделали и теперь его используют на каждом торжественном вечере, несколько раз в году.
Мне представляется большой зал и дети в пирамиде, выкрикивающие нечто на освещенной сцене. Смешно. Но подруга говорит дальше:
- Наверное, даже денег можно...
Деньги нужны и я старательно хмурюсь, вдруг пускаясь в наскоки "вот как использовать так каждый а как заплатить так и где все"
И подруга соглашаясь, одновременно думая, как сделать-то, рассказывает, что тыщи четыре я пожалуй, получу.
Радость моя светла и солнечна. Как вовремя! 
Я машинально оборачиваюсь проверить автобус и она подсказывает:
- Да вот же он, уехал...
Я бегу через автовокзал, надсадно крича и понимая, что никто меня там, за толстыми стеклами не слышит. Перебираю варианты - можно схватить такси и посулить тыщу из тех, что получу, пусть обгонит. Но разве после пары остановок, сумочка будет лежать там, на пустом сиденье? Вряд ли. А что в ней? Мои ключи, кошелек, еще какие-то мелочи, что кочуют со мной из одной сумки в другую.
Она моя.
И еще она красная, как маленькое сердце.
Автобус последний раз мелькает подфарниками на повороте, а я просыпаюсь.
В радостях.