Место, где появляется и исчезает свет

Ездила по делам, и конечно, поехала с удовольствием, размяться и посмотреть своими глазами, как оно - на основной крымской трассе, по которой как раз сейчас должны с паромной керченской переправы разъезжаться по крымским весям отдыхающие (чтобы, значит, отдыхать)



Это степь керченская, восточно-крымская, она такая курганно-холмистая до самой Феодосии и Коктебеля, ее и писал Макс Волошин, за что ему от меня поклоны, понимал, какая прекрасная.

еще

- Он, что, пастух? Тот, кто пасет облака и указывает им дорогу?

- Такую не погонишь перед собой. Ее можно только вести, и для этого нужно быть... Да ты посмотри на него сама, Лета.

Лета села плотнее, крепче обхватывая колени руками, будто держала сама себя. Не оглянулась, потому что видела раньше, как стоит, на небольшом взгорке, и чутко слушает, как позади мерно и сильно ворочается туча-мать. Смотреть на него в это время было как-то неправильно, будто она подслушивала, что он говорит. А уж тем более нельзя слушать, что она отвечает. Это только их дело. Мужчины и матери туч. Он уводил тучу и она шла, кладя на травы и плоские степные пространства черную, как она сама, тень.

- Я лучше послушаю тебя. Не хочу видеть. Когда он с ней - он совсем не человек. Ты расскажешь?

- Куда ж тебя деть. Сиди, слушай...



 



попытаться уйти от тучи

- Еще что ли налить? - перед опущенным лицом замаячила потертая эмалированная кружка. И Инга, кивая, схватила ее, стукнулась зубами о шершавый край.
Гордей заботливо проследил, как гулко хлебая, выпила, отняла от губ. Отобрал и сунул кусок хлеба, намазанный маслом. Инга послушно откусила.
- Терновка. Понравилось?
- Да. Еще хочу.
- Ты ешь давай, ешь. Кура вон жареная.
Он вытянул длинные ноги, поворачивая жилистое коричневое тело, подцепил рукой пластмассовую ручку и бухнул сковороду на дощатый стол. В лужице жира лежала согнутая нога, цветом, как сам Гордей.
Инга уныло посмотрела на мясо. Попробовала возразить, но язык заплетался и она, вздохнув, подцепила угощение, отгрызла кусок и стала жевать, вздыхая.
- Ешь, - напоминал старик, как только она останавливалась. И та слушалась, продолжая работать челюстями. Обглодав косточку, огляделась, а Гордей свистнул негромко, и на свист, стуча когтями, прискакал черно-белый косматый песик, задышал тяжело и умильно, молотя по Ингиной щиколотке лохматым хвостом.
- Бери, Кузька, лопай, - в голосе Гордея была такая же забота.
Экие мы ему собачки, усмехнулась Инга, отдавая Кузьке кость. И снова приняла подсунутую кружку.
- Теперь вот пей, - разрешил дед.
Сам он ел яблоко, сидя напротив, уперев в стол локти, насекал зеленый глянец жалом сточенного ножа, и подхватив ломтик лезвием, отправлял в рот.
Инга выпила, оперлась на руку и стала разглядывать косматые седые пряди, торчащие за крупными ушами. Сказала собеседнику:
- Она такая. Прям сирена. Или... ну эта... нифма. Нет, ним-фа. А там луна. Понимаешь? Те... понимаете? Серебро. Вода черная. Она сперва в кисее вся. Фа... эта сказала, как же... а... фаранджа. Нет, фаранж. Во! Саломея. Танец одного покрывала. Не семи. Черт. Плету я.
- Да я понял.
- Да? - удивилась Инга.
Но вспомнила, как сидела за перевернутым топчаном и смотрела на серебристую воду. И на девушку, что танцевала Петру Скале. От щиколоток бежали по серебру зигзаги, потом нога поднималась, как-то так хитро, взметывались тонкие руки, складки съезжали к плечам. И потом...
- Да, - кивнула, соглашаясь с Гордеем. Как тут не понять, все понятно же. Танец, фаранж, вода, тихая музыка. Черная фигура Петра у самой воды, сидит буддой. А поодаль, за его спиной, мужские фигуры, замотанные в черные покрывала. Только глаза блестят из-под складок, отражая луну.
- Если б я. Мужик бы, - с силой пожаловалась Гордею, - ха, я б тоже там блестела б. Еще бы. Глазами.
- Угу, - кивнул Гордей и захрустел яблоком.
- А где? - спохватилась Инга, поворачивая тяжелую голову.
- К утру придут, - успокоил старик, - Кузька! На!
Кузька умильно подскочил и огрызок исчез в освещенной лампочкой пасти.
- Жрет! - удивилась Инга, - яблок даже да?
- Та все он жрет, - согласился Гордей, - чисто саранча, - чаю что ли?
- Мне?
- Ну не Кузьке ж.
Гордей встал, поддергивая свои прозрачные трусы, и согнулся над замурзанной газовой плиткой. Инга откинулась к стене, моргая сонными глазами. Какой он. Наверное, если б Маугли, то такой был бы с него дед. Дед Маугли.

Читать весь отрывок в Камере Кунста

Самый вкусный сейчас у нас (мои предпочтения) - черный шоколад "Чизкейк" от Свиточа. И кстати его же трюфельный вкуснее всех трюфельных, что я пробовала.
Он же и самый недорогой, 31 рубль супротив 45-50 подорожавших Рошанов и АВК и Любимовых разных.







Картинка из сети, а хороших красивых что-то не нашлось, наверное, слишком быстро остается только фантик))




Еще одно прекрасное открытие - черный Рошан "Bitter" с апельсиновыми цукатами.
Очень изысканно, очень красиво, и отменный вкус.