28 28 28

Написала я 28-ю главу "Татуиро". Устала. А больше всего утомляет полная отдаленность перспектив, вплоть до полной их неразглядимости впереди.
Ну, третья книга, ну 28-я глава. И кому это нужно (тут поправочка, это не об издании, а о читателях вообще). Полагаю, будет у меня за все время десятка два читателей (всех их люблю и целую), нет, наверное, все-таки, три десятка. И всё.

Но писать все равно буду. Куда уж я теперь

Старые вещи. Гипюр

 Память о старых вещах возникает внезапно и кажется такой яркой. Вот же, вот (про сандалики, какие были у всех в пять лет, про клеенку в голубенькие цветочки, и как гордо обивали двери дерматином и кто богаче, у того гвоздиков золотых больше), но отвлечешься и ушло, камнем на дно памяти.
Но что вспомнится, то и напишу, о вещах.

ГИПЮР

Из рейсов моряки привозили. Синтетического ажурного кружева кофточки простейшего покроя, но, о чудо! - по кружевным цветочкам - золотая и серебряная ниточка простенькой вышивкой. Красота! и наплевать, что колюче, зато - красота!
У мамы была кофточка, беленькая, в серебряную нитку. Пошила она ее сама и потому мне остались два драгоценных лоскутка, размером с ладошку каждый. Я, кстати, на кукол не шила никогда и на себя стала шить сразу, в тринадцать лет, первую же сшитую вещь надела и носила долго и счастливо.
А тогда вынимала из коробки лоскуты (у нас назывались "лоскУтики", расправляла и смотрела. Брала пластмассовую девочку, имени не помню, размером с указательный палец взрослого человека, волосы на пластмассовой голове и тапочки на длинных палочных ножках нарисованы, и снимала с нее тремя стежками схваченные магазинные одежки. Я про кукол потом напишу, тема еще та. И делала ей индийское сари. Куколка была русявая, глазки - голубыми точками. Сари на ней странно смотрелось, но зато сверкает и блестит серебряная ниточка по белым цветочкам...
В общем, рейс полгода, пара заходов в иностранные порты, жене потом из чемодана: три отреза цветного гипюра, упаковку прозрачных косынок с люрексом, пару кусков кримплена и нам-нам нам - банки с ананасовым компотом!
У нас в городе по гипюровым кофточкам сразу определялся статус женщины, жена загранщика, не иначе!
А больше ничего о гипюре не припомню, была я совсем маленька.
Красивым я его особенно не находила, вернее, казался он мне красивым сам по себе, чтоб не надевать, а полюбоваться. А вот видеть торчащие из гипюровой жесткой пены знакомые головы соседок за праздничным столом или - в город поехала (мы на окраине жили), - весело было и как-то неловко, будто они куклы-вырезалки с набором смешных одежек.
А вот пуговки на маминой кофточке были восхитительные. Жемчужины с золоченой петелькой, за которую надо было пришивать. Застегивались неудобно, выворачивались из пальцев, но за мягкий перламутровый блеск и кажущуюся настоящесть мною прощались и продолжали восхищать.
Когда кофточка перекочевала в чемодан на шкафу (не из-за того, что сносилась, гипюр, как и кримплен, был вечен и неубиваем, надоела просто), я залезла на табурет и маленькую скамеечку, и, удерживая тяжелую чемоданную крышку просунутыми внутрь руками, выкопала кофточку и отрезала одну пуговку, самую нижнюю, которая все равно держалась на одной нитке.
Но вне кофточки пуговка потеряла ценность, осиротела. Она лежала в круглой коробке с моими "драгоценностями" и я не знала, что с ней делать? Носить в кулаке разве что. Потом она поцарапалась и потускнела.
А остальные были более счастливы, я срезала их много позже и пришила к шелковой белой рубашке, которую носила с мини-юбкой и шпильками. Нам всем вместе - мне, юбке, шпилькам, рубашечке и пуговкам с маминого гипюра, - было хорошо.